Пока хозяин кабинета говорил, гость внимательно слушал. Теперь настало его время говорить.

– Мистер Стентон, у вас в Америке есть очень хорошее выражение: любопытство губит кота… – В глазах гостя сверкнуло нечто такое, что согнало улыбку с губ мистера Стентона. – Очень вас прошу никогда никому не высказывать ваших предположений относительно наших заказов.

– Но нас тут только двое…

– Мистер Стентон, нам обоим будет лучше, если вы не будете высказывать своих предположений даже мне. До свидания.

В этот вечер преуспевающий болгарский бизнесмен превратился в единственного наследника сербского княжеского рода. Еще через восемь дней – в неответственного работника Коминтерна, потом в товарища Холованова, товарища в сверкающих сапогах, известного под кличкой Дракон.

Обратила Настя внимание: работает на ковре, бросает инструктора правым захватом, а по балкону, на котором спортивный инвентарь хранится, все чьи-то сапоги ходят. Может, и не заметила бы, да уж слишком сияние яркое.

Сегодня после занятий выходит из раздевалки в пустой коридор, а ее и окликнули.

Обернулась: стоит перед нею дядька в кожаном пальто. Хорошо, что коридор широкий, в самый раз ему плечи вместить. А то боком бы ему в коридоре стоять. Сапоги на нем те самые, которые даже в темноте абсолютной сверкают. В самый раз по лесу ночью гулять, сапогами дорогу освещая.

– Гражданка Стрелецкая, поступило заявление от мастера Никанора…

– А разве он жив?

– Вообще-то жив. Поправляется.

– Передайте, если встречу еще раз – зашибу.

– Незачем его встречать.

– Ну и хорошо.

– Меня Холовановым зовут.

– Очень приятно. Мне как раз на работу сейчас. До свидания.

– С директором «Серпа и молота» я поговорил.

– С директором? – не поверила Настя.

– С директором. Вот бумага с его подписью. Вас с должности уборщицы цеха подняли до помощника сменного мастера.

– А я ничего и производстве не понимаю.

– Ничего понимать не надо. И вообще на завод теперь можно ходить раз в месяц за получкой. Если времени не будет, так они на дом получку присылать будут. Руководство сборной Союза приглашает вас в команду. Профессионального спорта у нас нет и быть не может. Спорт у нас любительский, но тренироваться надо день и ночь, круглый год.

– А «Серп и молот» будет мне платить за такую работу?

– Будет. Если любитель на работу не ходит, а только тренируется, то на что же он жить будет? Поэтому наши заводы помогают любителям. Еще есть вопросы?

– Есть. Ваш пистолет – это настоящий «Лахти»?

Серебряный самолет. Отполирован до сверкания. Как сапоги у Холованова. По борту красными размашистыми буквами: «Сталинский маршрут».

– Этим самолетом и полетим?

– Этим самым и полетим.

– Постойте, а вы не тот ли самый Холованов, который на полюс летает?

– Тот самый.

– А есть еще один знаменитый Холованов, который на мотоцикле рекорды бьет.

– Есть и такой Холованов.

– Ваш брат?

– Нет, это я сам.

– А на коне – ваш брат?

– Нет, и на коне я сам.

– Понятно.

– Надо, Настя, в меха закутаться. Летим в Крым, но на высоте – один черт морозяка. Отопления у нас нет. И пора переходить на «ты», я человек простой.

– Я тоже не очень сложная.

Напарницей хохотушка попалась. С большим опытом. 215 прыжков, включая 73 затяжных.

– Значит так, Настя. Готовили меня одну к затяжному прыжку на авиационном параде… Теперь решили нас парой бросить. Я тебя быстро в курс дела введу. Ты только меня слушайся. Смотри, прибор этот создан творческим гением советского народа и его славных конструкторов. Называется РПР-3. Взводим курки. Помещаем прибор под стеклянный колпак. Нажимаем кнопочку, откачиваем воздух. Представь, что тебя бросили с четырех тысяч, а раскрыться надо на двухстах…

– На двухстах? Кто же на двухстах раскрывается после четырех?

– На двухстах раскрываются герои. Например, я. Если боишься, сразу скажи.

– Не боюсь.

– Вот и правильно. Нечего бояться. Мы же не на советских парашютах. На американских. Но с советским прибором.

– Можно ли скорость погасить, если летишь с четырех, а раскрываешься на двухстах?

– Можно. Если раскрыться точно.

– Как же ты раскроешься точно прямо на двухстах?

– Тебе техника поможет. Повторяю еще раз. Прибор РПР-3 создан творческим гением советского…

– Про гений я поняла. Расскажи, как работает.

– Работает просто. Чем выше поднимаемся, тем ниже давление воздуха. А когда с высоты на землю опускаемся, давление возрастает. Прибор от давления воздуха срабатывает. Как только долетишь до высоты, которая тебе требуется, так он и сработает.

– Но давление воздуха меняется.

– Перед прыжком с метеорологами консультируемся и соответствующие поправки вносим.

– Ясно.

– Сейчас кладем прибор под стеклянный колпак и откачиваем воздух. Следим за показанием шкалы. Это давление на высоте четыре тысячи. Вот ты летишь. Вот давление повышается. Прошла три тысячи. Прошла две. Одну. Восемьсот. Шестьсот. Четыреста. Триста. Двести. Оп!

Хлопнул прибор. Вроде стрельнул дуплетом. Вроде пружина мощная мышеловку захлопнула.

– Ловко?

– Ловко. А если… не сработает?

– Дурилка ты огненная. В нем же дублирующий механизм.

– А если…

– Овечка тупорылая. Название какое? РПР-3. Создан гением. Три механизма независимо друг от друга. Ты дуплетом выстрел слышала, а их не два, а три. Иногда в два сливаются, а иногда и в один. Твой прибор опробован 567 раз, и каждый раз все три курка сработали. Не веришь – вправе вызвать инструктора и конструктора. В твоем присутствии сколько хочешь раз опыт повторят.

– А твой прибор тоже испытывали?

– 641 раз. Был один отказ. Два курка сработали, один отказал. А мне они все три и не нужны. Мне одного вполне хватит.

– И прыгала?

– Прыгала. Завтра вместе начнем. Только смотри, главное в нашем деле не хлюздить. Хлюздю на палочке катают.

С детства Жар-птица правило усвоила: только хлюздить не надо – хлюздю на палочке катают. В высших кругах девочка выросла. Папа у Насти был командиром о многих ромбах. Так вот соберутся друзья папочкины, надерутся коньячища и на язык непонятный переходят: «Молодец, Андрей Константинович, перед самим Тухачевским не хлюздишь». Откуда у больших начальников термины не армейские, понять Насте Жар-птице не дано. Спросила в школе у учительницы, у Анны Ивановны, что это за слово такое. А Анна Ивановна, интеллигентная такая женщина, брови удивленно вскинула, возмутилась: «Ах, Настенька-отличница, всей школы гордость, а вещей таких простых не знаешь. Придет время – зачалишься в кичман, простите, – в тюрягу, загремишь по зонам котелками, а языка человеческого не понимаешь. Хлюздить – бояться. Это старая феня, но как же познавать ребенку новое, если он старого не знает. И запомни, девочка, хлюздить в этом мире незачем». Затянулась Анна Ивановна беломориной, глянула в даль поднебесную, и добавила: «Лучше не хлюздить, хлюздю на палочке катают».

Бросали с четырех.

Внизу море сверкает миллионом зеркал. Коса песчаная за горизонт. Установили курки на немедленное раскрытие.

Холованов сам в кабине. Самолет у него – Р-5. Белый шарф шелка парашютного по ветру шлейфом. Поднял на четыре тысячи. Улыбнулся.

– А ну, девоньки, на плоскости выбирайтесь. И не хлюздить. Чуть что, руками отрывайтесь.

Это и так ясно. Не первый раз инструкцию повторяют. Выбрались на плоскости.

Настя на левую. Катька – на правую.

– Готовы?

– Готовы.

– Подождите малость. Так. Пошли.

Скользнули обе с крыльев. Провалились в небо.

Снова бросили с четырех. На автоматическое раскрытие теперь на трех. Летят. Переполнило Настю ветром, как парус корабельный. Страшно Насте. За кольцо хватается. Оно и не кольцо вовсе. Просто называется так – кольцо. На самом деле – рамка металлическая. С тросиком. Руки в стороны положено. А Настя нет-нет да за кольцо потрогает. Тут ни оно? Оно тут. Целую вечность летели. Настя уже и не надеялась, что прибор, созданный творческим гением советских людей… а он как стрельнет. Вырвало хрустящий купол из ранца, разнесло над головой, и хлопнул он, воздухом переполнившись. Осмотрела Настя купол: хорошо наполнен. На стропах ни перехлестов, ни переплетения, ни скручивания. Теперь осмотреться: нет ли вероятности в чужой купол ногами влететь? Нет такой вероятности. Развернулась на стропах вокруг: нет ли опасности столкновения? И такой опасности нет. Катька рядом летит, хохочет: