– Мало, товарищ Сталин.

– Не будем его расстреливать. Его надо перевоспитать и исправить. Надеюсь, на Лубянке умеют перевоспитывать.

– Перевоспитаем, товарищ Сталин! Мы его на верный путь поставим.

– Он тут у меня. Я сейчас выделю охрану и отправлю его прямо к вам на Лубянку.

– Лубянка давно по этому мерзавцу плачет.

– Вы меня не поняли, товарищ Ежов. Мы решили товарища Берия послать к вам на Лубянку не в камеры, а в кабинеты. Товарищ Берия назначен вашим заместителем. Вы будете его начальником и постарайтесь своего нового подчиненного исправить и перевоспитать.

Идет Люська Сыроежка под ручку с мистером Стентоном. Мистер Стентон Сыроежке в ухо непристойности шепчет. Смеется Люська.

Отлип от стены некто в сером и мистеру рот зажал. И Ширманов рядом. В подъезд дернули. В Вашингтоне подъезды на ключик закрываются. Но профессионален Ширманов. У него в кармане, если порыться, ключи от всякого подъезда найдутся.

Дернули мистера Стентона так, что вроде бы и не было никогда такого мистера на вашингтонских улицах.

Холованов фонариком в очи:

– Здравствуйте, мистер Стентон. Как дела с известным вам изделием?

– Великолепно, мистер Холованов.

– Завершили?

– Полный порядок. Завершили.

– И когда?

– Так неделю же назад.

Отлегло у Холованова. Улыбнулся:

– А вроде к концу года обещали.

– Именно так. Обещал. Но и вы обещали за скорость платить дополнительно. Поэтому мы постарались и завершили досрочно.

– И где изделие в данный момент?

– Как где? Как это где?

– А ты не вскипай! Где, спрашиваю, изделие?

– Так вам же отдали.

– Когда отдали?

– Так вчера же. Девчонка от вас была. Худенькая такая. Симпатичная.

– И трость у нее была?

– Трости не было, женщины с тростью не ходят. Но в сумочке у нее набалдашник от трости был.

– Такой как надо?

– Точно такой.

– А документы ты проверил?

– Как без документов, мистер Холованов? Все документы в полнейшем. И расписочка у меня в сейфе. На вашем бланке.

Впереди – Волга. Впереди – мост железнодорожный: одним концом упирается в берег, другим – в горизонт. Тринадцать пролетов. Раньше назывался мост Александровским. Теперь – просто мост. Мало кто помнит его прежнее имя. Мало кто помнит, что начали строить Александровский мост в 1876 году, а через четыре года пошли по нему поезда. Тогда был крупнейший мост Европы, символ русского капитализма, неудержимо прущего заре навстречу. Мост и сейчас смотрится. Страшен мостище. Страшная серая Волга. Вокруг – степь. Уже холодно. Ветер на проводах свистит. Разъезд. Рельсы в три колеи. На откосе надпись белыми камушками: «Слава Сталину!» На запасном пути – «Главспецремстрой-12». Все. Ничего больше.

Пронесся мимо красный экспресс «Куйбышев-Москва», смотрят люди из окон на ремонтный поезд, ничего интересного увидеть не могут.

Потому как все интересное не снаружи, а внутри. Внутри вагона не то почтового, не то багажного. Там, внутри Сей Сеич проверяет готовность Жар-птицы к выполнению ответственного правительственного задания.

– Отсюда ты пойдешь сама. Тут до Куйбышева рукой подать. Главное, чтобы они не поняли, откуда ты появилась. Связи никакой мы с тобой, Жар-птица, поддерживать не можем. Все телефоны в руках НКВД, весь телеграф – в тех же руках. Иди. Если что-то узнаешь или сделаешь, возвращайся сюда. Мы тут на разъезде регулярно по субботам с полночи до полдня.

– Сей Сеич, 913-й километр прямо у Жигулей, вы думаете, что НКВД не догадывается, что у нас тут постоянное место остановок и долгих стоянок?

– Будем надеяться, что они об этом не знают.

Жарко в сентябре в славном городе Вашингтоне. Гонит горячий ветер первые опавшие листья по М-стрит.

Закурил Холованов, затянулся, сплюнул и долго матерился, душу изливая.

– Увели. Увели «Контроль-блок». Как же они, гады, меня выследили? Хорошо, хоть Жар-птица вовремя спохватилась. Ладно, этот вариант я ожидал. Боялся его, но именно он и выпал. Знаешь, Ширманов, даже как-то и легче. Наверное, так себя приговоренные к смерти чувствуют. Объявили приговор, и все сразу безразлично. Сгорели мы с тобой, Ширманов. Вся власть, весь контроль теперь в руках Ежова Николая Ивановича. Меня он не простит и тебя тоже. На одном пыточном станке висеть будем.

– Люблю компанию.

– Не будем плакать. Вернемся к делу. Решение для данной ситуации у меня еще в Москве было заготовлено. Наша тактика: не показать Ежову, что мы спохватились. Поэтому убить Стентона мы не можем: это будет сигнал Ежову, что мы заподозрили неладное и включились в борьбу. Но нельзя нам мистера Стентона оставить живым. Его ведь спросят в любой момент: а не интересовался ли Холованов изделием? А что он ответить может? Он и ответит, что Холованов интересовался. В этой ситуации Ежову надо будет немедленно выступать, и сил у него явно больше. Что же нам делать, если нельзя Стентона ни убить, ни живым оставить? Пропасть мистер Стентон тоже не может: это тот же сигнал Ежову.

– Тут ничего не придумаешь.

– Нет, Ширманов, придумать можно. Жалко, что Вашингтон, в отличие от европейских столиц, сразу после окончания рабочего дня пустеет. Но ничего. В общем так: мистер Стентон должен сам умереть. Умереть сегодня. Естественной смертью. На глазах десятков свидетелей.

– Товарищ Холованов, уже вечер. Умереть естественной смертью сегодня в Вашингтоне на глазах десятков свидетелей – это только на вокзале. Невозможно, товарищ Холованов.

– Ширманов!

– Я.

– Займись.

Глава 14

Старший майор государственной безопасности Бочаров развернул бумагу. Серьезная бумага: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Центральный Комитет ВКП(б)».

Бочаров глазом цыганским сразу в самый низ: уж не сам ли Гуталин подписал? Нет. Не сам. Маленков. Тоже, признаться, не слабо. А что в бумаге? Вот что: «Совершенно секретно. Особой важности. Старшему майору государственной безопасности Бочарову лично. После ознакомления документ вернуть подателю для немедленного уничтожения».

– А удостоверение личности у вас есть?

– Есть. – Подает Настя шелковый платочек с печатью ЦК и несмываемой подписью товарища Сталина.

Только обрадовался Бочаров, что сталинской подписи нет, а вот и она. Ладно. Что там в бумаге дальше?

«В Куйбышевское управление НКВД направляется спецкурьер ЦК ВКП(б) Анастасия Стрелецкая, в последующих документах – Жар-птица. Цель: пройти тренировку по особой, ей известной программе. Основные направления: совершенствование испанского языка, парашютная подготовка, ориентирование на местности и способы выживания, длительные пешие переходы, стрельба, самбо. На время пребывания в Куйбышевском НКВД обеспечить Жар-птицу всем необходимым для жизни и успешного освоения программы. По ее требованию обеспечивать самолетом и парашютами для совершения учебных прыжков на любой из районов по ее выбору в пределах государственных границ СССР. Процесс подготовки не контролировать и не вмешиваться в него. По первому требованию обеспечить Жар-птице связь с Москвой по закрытым правительственным каналам. На вас возлагается личная ответственность за безопасность Жар-птицы и сохранение тайны ее пребывания в Куйбышевском НКВД. Вместе с ней разработать правдоподобную легенду и неукоснительно придерживаться ее. Кроме вас, никто не должен знать истинных целей командировки. Особо подчеркиваю, что Жар-птица находится только в подчинении Центрального Комитета. Вопросов Жар-птице не задавать. На вопросы могу ответить только я. Маленков. Москва. Кремль. 1 сентября 1938».

Прочитал старший майор государственной безопасности такую бумагу и на Настю уставился: что за птицу прислали? И зачем? Мордочка знакома из газет. Самому Сталину цветы вручала. Абы кого на такое дело не ставят. С другой стороны, мордочка – глупенькая. Пронюхал Гуталин что-то? Или? Если бы пронюхал, не стал бы такую глупенькую посылать. На морде написано: дурочка. Только с гонором. В бумаге, конечно, какой-то тайный смысл, но так написана, чтоб не понять, что именно ее интересует. А ведь может она быть самой обыкновенной контролершей. Прислали, чтоб вынюхала что-то. И не похоже. На контроль прислали бы кого посолиднее…